Game and Eternity (movie-essay «The Long Tour») Натура. Зима. Питер 1997 год.

Получив скрипку на Почтамтской улице, в посылке ко дню своего рождения, он быстро снял её с кольца. Да, кольца для ключей.
Он выбросил это кольцо в полную снега урну и поспешил к церковному ларьку, что на Исаакиевской площади, купил там черный шнурок, протащил его конец куда следует, завязал шнурок узлом и тут же одел скрипку на себя.

Он был счастлив. Он был очень счастлив!

В мечтах он, конечно, представлял её немного другой, более нежной что ли. Но теперь это не имело никакого значения.
Он был единственным свидетелем, единственным хранителем тайны своей железной скрипки, первой своей скрипки. Иногда ему казалось, что тайну эту знают другие. Конечно же, нет! Никто ничего не знал! Скрипка была искусно груба, груба своей плавкой, она приводила бросавших на неё взгляды в неописуемый восторг. И была будто не железной совсем, а платиновой. Хотя он даже и не представлял, какого цвета эта самая платина. Но ему так казалось. Он имел на эту фантазию право.
Никто не мог подумать, что это был не кулон, а обычный когда-то брелок для ключей. Теперь это был кулон. Самый настоящий кулон.
Рука, подарившая ему эту железную скрипку, давно уже забыла о существовании владельца, да и самого подарка. И так и не рассказала, где ей удалось отыскать эту самую скрипку.
Он хорошо помнил: поиски продолжались долго, несколько лет, и он сам придумал место рождения железной скрипки, место продажи своей мечты…
— Привезли из Америки, купили при входе в метро у какого-то афроамериканца, — так он говорил себе, друзьям, всем, кто интересовался его скрипкой, хорошо представляя этого темнокожего торговца брелоками для ключей, и другим ломом.
Эта скрипичная история стала настолько реальной, что он и не думал по-другому, не мог думать. Так оно и было. Да.

Золотая.

«…Я тебе благодарен за снимки апреля, и за то, что ты рядом, тебе благодарен».

Она явилась к нему вместе с Москвой, после года пребывания под тяжестью и неудобством серебряной. Про серебряную скрипку коротко сказать не получается, а длинно — не хочется. Какое-то время он носил её. Она жива. И это, пожалуй, всё.
Наконец, он разрывает серебряные оковы, как только к нему возвращаются силы. И он уходит. Казалось, в никуда. Но тут, вдруг… Она… Золотая! И прямо на шею.
И тогда обе другие: железная и серебряная повисают на чугунной скульптуре, что стоит в коридоре его съемной квартиры. К ним он больше не прикасается. Золотая скрипка становится главной.

Каждому человеку, находясь в настоящем, свойственно пробегаться по своему прошлому, заглядывать в него как в библиотеку. И в момент таких путешествий соглашаться или нет с уже холодным своим «Я». Находить в этом прошлом массу потерянного времени, отмечать лишь маленькую часть положительного, значимого, очень маленькую часть.
И вот его «тогда», стало из чистого золота. Самое гениальное, в чем он не сомневался, было рождено именно в то время!.. В том «тогда». Сейчас он думает иначе. И правильно делает!
Финальная песня золотой скрипичной истории ваялась, как ни странно, в момент самых теплых, настоящих чувств, но песня эта была не со счастливым концом. И ничего нельзя поделать, пишем не мы:

Письмо комочком, игра в снежочки… Точка.

Спетая в студии тема звучала из динамиков машины, летящей по Садовому кольцу. Что казалось когда-то самым дорогим — исчезало навсегда, оставляя после себя мелодию и стихи.

Жизнь продолжается. Он носит на своей груди первую скрипку. Серебряная окончательно потемнела и лежит в коробке от монпансье, вместе с какими-то значками, ракушками, куском коралла, монетами, вышедшими из обращения. Золотая обзавелась такой же жёлтой цепью, она хранится в шкатулке из карельской берёзы, рядом с ней живут несколько перстней. Но ни та ни другая скрипки не нравятся ему. Железо — его металл.

***

Как-то серо
И рано темнеет
Да и телефон подозрительно молчит
Город Москва любить не умеет
Он по особому ритму стучит:
Бессердечному
Бесчеловечному
Толчками в плечо
Словами: А чо?!

©2016